Тинровские чаепития в лаборатории не забуду никогда. В Посьете это были крепкие настои строго индийского или цейлонского черного в большой колбе с самодельным кипятильником из нихромовой нити. Готовил его Саша Кучерявенко, сотрудник ТИНРО, занимавший остекленное угловое помещение в местной лаборатории. Обзор в 270 градусов позволял ему заметить тебя идешь ли ты из дома с юго-юго-западного направления, тащишься ли с юга от пирса со снаряжением , или бредешь с востока, со склада мадам Фалькович. Все это было на окруженном водой мысе Шелеха. "Заходи!"- кричал он и это значило, что новый завар самого темного янтарного цвета уже готов и, если ты не дурак, то впереди тебя ждет хорошая компания и стакан граненного почти чифира сумашедшим ароматом. Не помню случая, чтобы я отказался. Бросал все, рискуя карьерой, пропуская ненужные совещания у нашего недалекого замначальника. А компания там была дружная, интеллигентная, коллегиальная. В ней могла быть харизматичная Нина Шепель, также, как и Саша, сотрудница Тинро. Нина, была крепкая, с налитыми формами одинокая женщина, которая обладала талантом обходиться в своих делах без нас. Без мужчин. Она ремонтировала, запускала и эксплуатировала 30-ти сильный подвесной мотор на алюминиевой лодке "Прогресс-2", которым институт наделил ее для познаний съедобных мидий в наших заливах. Нина сама себе срубила небольшую избушку на берегу моря, устав от пьяных соседей работяг в местной общаге. Нина, благодаря лаборатории, лодке и этой избушке лучше всех познала этих мидий. По-крайней мере на тот период. Она также изучала и мидию Граянэ, а попутно нашла и некую зеленую приблудшую в наши воды. За чаем мы бывало говорили с ней об этом по-умному. Посьетские мужики одобряли Нину, всегда вежливо здоровались, но не подступались. Слишком много науки у нее было, серьезна не по рыбацки.
Вова Раков тоже соорудил здесь себе домик и не как-нибудь, а вполне с развитой архитектурой и с трех или даже пятискатной крышей. Тогда он только что впервые защитился по тихоокеанской устрице, и ему также повезло до этого съездить в устричные командировки во Францию и Японию. Он там столько информации накопал, что нам было что узнать за чаем и не за одним и не только про устрицу. Мы теперь знали, где оправляются парижские собаки в городских парках, как паркуются французы под эйфелевой башней, и чем они запивают нежеванную устричную плоть. И про японцев узнали не мало, о чем нам в международной панораме не успевали рассказать. Природа наделила уникальной внимательностью, дотошностью и ответственностью нашего друга, не спроста он ныне Владимир Александрович, профессор и медийный человек, пришедший на смену другому профессору, Преображенскому, а также ученому Дмитрию Ивановичу Вышкварцеву для защиты экологии наших вод и земель. Почти в качестве местного много лет присутствовал здесь Евгений Андреевич Белогрудов, для нас уже тогда патриарх, зачавший гребешковую индустрию для последующих поколений приморцев. Он тоже был перманентным участником посьетской экспедиции от ТИНРО. Евгений Андреевич был самым старшим участником этих чаепитий, хотя самим чаем он сильно не баловался, но его всегда было уместно и инересно послушать. Помимо профессиональной компетенции он имел в достатке глубинного народного понимания окружающей природы. Местные травы могли заменять ему чай, набивку для подушек, туалетную бумагу и всякого прочего. В его руку при пожатии можно было легко уложить две моих. Сюда же набегами появлялся завлаб Юра Брегман, болшеглазый еврей с интеллектом Эйнштейна, с глазами Дворжецкого, со своими шортами и так все время в них с ранней весны до поздней осени. Таким образом он был возмутителем местного рыбацкого истаблишмента одеянного в тяжелые штаны, рыбацкие сапоги, кепки, дождевики до полу, ветровки, обветренных, обкуренных, пропитых и проженных, они не прощали ему легкомысленных штанов до колен. Ворчали и головой качали вслед. Зато нам легко было с ним спорить по текущим темам и нашим разработкам из-за его заикания и скромности, чем мы и занимались там за чаем. Позднее мне пришлось горько осознать насколько выше был его уровень эрудиции, и насколько неуместны были мое самомнение, откровенная наглость и глупость дилетанта. К счастью в новые времена удалось перед ним извиниться по скайпу, когда он убыл навсегда на свою историческую родину и мы заскучали друг по другу. Сейчас мы все молим о его здоровье, инсульт не пощадил нашего дружище.
Часто уютное лабораторное чаепитие взрывал относительно молодой тогда Шкваркин. Иногда он влетал туда прямо с лодки отшвартованной в бухте Экспедиции и, зайдя с черного хода, прошумев по всем коридорам, врывался в "чайную" с криком "Аппатит твою хибины мать!" и тем прерывал все предыдущие беседы и диалоги, вовлекая всех в свои идеи или просто "дайте пожрать что-нибудь"... Он всегда оживлял и провоцировал компанию, неважно о чем, но чтобы никто не скучал ни в коем случае. И никто не скучал, но для иных это бывало слишком и они сбегали под разными предлогами. Там ведь помимо этих дядек и тетенек со степенями бывали и любители из нашего местного штата, сотрудники от 20 с плюсом, и еще без единой публикации за плечами.
Да чаек этот был то, что надо. Тело над землей летело после этого. Кофеин в голове работал словно гелий в воздушном шаре. Сколько мы там переговорили и о чем, за раз не унесешь. Особенно теми сезонами, когда к местным добавлялись экспедиционеры под руководством ленинградского профессора Голикова А.И. с зоологами из зоологического института на Васильевском острове. И это была даже не союзная, а мировая элита. После них мы бы и с Дарвиным и Левингуком не оробели бы за одним столом посидеть. Работали питерцы во время экспедиции круглосуточно и для редких послаблений они к крепкому чаю добавляли разбавленного спирта и никто не стеснялся его употреблять. Все были уже по-настоящему взрослыми. Профессор Голиков был настоящим и глубинным фанатом науки, он ее ставил выше культуры. Культура, дескать, колеблется, меняется, следует разным модам, тогда, как наука копает новые знания и только так прогресс и идет. Тут не до моды, не до вкуса, cделай открытие, а там посмотрим, как с ним можно жить. Кто-то с ним спорил. Я только внимал. Их красивая блондинка Белла пела, играла на гитаре и нам приходилось только гадать, зачем ей эти двустворки, гастроподы, полихеты и балянусы. Ей нужно было петь и играть всегда, и для весх, вам бы тоже понравилось. Был там и Боря Сиренко, он сейчас, кажется, в академиках и директором ЗИНА работает. Именно эти люди слушали позднее представление моей диссертации у них на совете в Питере и сумели вселить в меня ту уверенность, которая до сих пор не проходит. Мы можем познавать этот мир, надо только выбрать свой объект и уделить ему внимание на профессиональном уровне. Другой профессор, Владислав Вильгельмович Хлебович с Сашей Комендантовым, закрепили эту веру. Эти двое также были из ЗИНа и своей микроэкспедицией столько светлого и умного донесли нам, что даже Вышкварцев внимал им и не мешал во время чаепитий. Вышкварцев, кстати, тоже питербуржец, его из блокады вывозили младенцем. Да, питерцы это питерцы, петербуржцы точнее. Именно с тех пор они стали для меня неким синонимом душевной глубины, высокой культуры и интелекта в одном сосуде. Все-таки сотворил Петр великие деяния и они работают. Среди них не было ни единого способного на какие-либо пошлые поступки. Мне кажется иные современники вершащие мерзости, скабрезности и откровенные подлости, выдающие себя за тамошних, не более, чем подкидыши. Такое же случается , верно?
Как то на чай Шкваркин привел к нам необычайного пожилого, почти старого, жизнелюба. Им оказался главный специалист по борьбе с обрастаниями морских судов, заведующий лабораторией института биологии моря Игорь Константинович Ржепишевский. Это был худющий курильщик, потерявший по жизни большинство зубов, небольшой человечек, внимательный к собеседнику и отчаянный хохотун, если что-то смешное случалось его просто гнуло в животе, а легкие рвались от неудержимого смеха. Такого бездельника при должности, при хорошем образовании и интелекте я еще никогда не встречал. Я тогда думал, что так просто нельзя, невозможно, запрещено, а он был, вот он перед тобой. Ему у нас понравилось и он обитал здесь днями и неделями, со своими сигаретами, одесскими рассказами, охотными беседами обо всем и ни о чем. Он никогда и ни куда не спешил и, на удивление, никого не обременял. Вот он есть, а внимания не требует. Все, что говорит, звучит интересно. Чем бы ты не занимался, ему тоже было интересно. Он действительно любил смотреть, как другие работают. Когда лабораторная кошка Маруська в очередной раз принесла, кто-то завел в лабораторию немецкую овчарку, так просто, не по делу, скорее всего похвалиться. Вот только Маруська так озверела, что бедный пес метнулся назад, а дверь то там отпиралась во внутрь и там такой пятый угол получился, что нам всем страшно стало и за овчарку и за Маруську. Пес бился то в одну дверь, то в другую, Маруська шипела, обанжая кинжальные зубы и распяливая острейшие когти на неожиданно широких стучащих по полу лапах. Вскоре кто-то сподобился таки выпустить ошалевшего пса метнувшегося наружу. Но тут другая беда нагрянула. Игорь Константинович так в смехе зашелся, так закашлялся, так согнулся в три погибели и оставновиться не мог, нас тревога обуяла, а выживет ли наш дедок после этого. Он пошел вдоль стены стукаясь об нее всем трясским свои телом, его за собакой вывели наружу и только там он со временем иссяк, замедлился, начал успокаиваться и, наконец притих. Долго еще кашлял,пока снова не смог достать сигарету, сунуть ее в рот, но вот спичку ему мы зажгли и поднесли. Он оказался не одесситом, но севастопольцем.
Так вот назад, к Сашиному чайку. Как то раз какой-то модный писатель того времени, фантаст, заглянул к нам на Сашин чай. К сожалению мода на него давно прошла и в памяти не осталось ни следа от имени этого столичного гостя, ни от книг его, что он нам втюхивал. Космонавт Севостьянов был тоже, как то, к нам на пути, но его перехватило зарубинское начальство и увезло пьянствовать на рыбацком сейнере. Почти такая же судьба случилась с одним из братьев Стругацких. Его перехватил к себе академический баловень Слава Сова и увез на свою фазенду в бухте Витязь. Зато не побрезговал отпить этого чайку Диденко Юрий Григорьевич, тогда это был рыбацкий генерал, всесоюзный депутат, краевой общественный лидер, успевший покомандовать целую эпоху в Дальрыбе, Приморрыбпроме и в Дальморепродукте. Считай полэкономики Приморья стояло на этих столпах. Диденко, Тимошенко, Никитенко, то бишь,Приморрыбпром, ВБТРФ и Дальморепродукт советских времен, нда, к нашему чаю это уже не имеет отношения, но навеяло. Несколько лет назад мы уже здесь, в Белевью испили чаек с Николаем Ивановичем Никитенко. Столько интересного сохранилось в памяти этого весьма пожилого теперь человека, что выслушав его в течение пары часов, поневоле понял уже в который раз, что чай надо пить в компании людей которым есть что рассказать. Многое в истории нашего края пропущено. Политические соображения заставляют людей держать рот закрытым и, лишь состарившись, они понимают, что терять им уже нечего, но и говорить им уже тоже оказывается теперь не с кем..
Как-то и Левин Валерий Семенович к нам приехал отчитываться по хоздоговору. Совершенно не помню самой темы, хотя и договор ему составлял и отчет подписывал я сам. Все-таки давно это было. Он очень любил поговорить. Много читал, публиковался и его подводный дом на МЭСе на всех нас производил сильное впечатление. Мы же с коллегами, попали сюда прежде всего, как подводники. Кусто тогда был нашим посланником бога на земле и сделать свой подводный дом на самом деле стало большим деянием. С ним, с Левиным, были и другие сотрудники ИБМ. Не помню всех. Вышкварцев был. Кажется Вася Радашевский каким то образом приехал, наверняка за своими червями сверлильщиками. Меня уже к тому времени Виктор Алексеевич Жирмунский присмотрел и даже пригласил, а я еще не готов был свою базу предавать. За разговорами, за чаем стало понятно, что Шкваркин и Левин ревнуют друг друга, но им хватало интеллигентного такта давать выговориться по очереди и помолчать вежливо, когда надо. Когда про науку разговоры закончились, пошли разговоры про персоналии. И румяный Вася, в разговоре о генетике, сказал вдруг неловко хохоча:"Ко мне Александра Иванович приставал!" Кто-то из молодых сказал:"Да он и ко мне приставал". Еще кто-то добавил:"Да он ко всем пристает!". Левин к этому времени сидел то ли задумчиво, то ли насупленно рядом со мной. Тяжелые очки, большой фамильный нос, борода под фиделя из крепких как крученая проволока черных волос, синие щеки. У него все огромное тело такими волосами было покрыто, где то больше, где-то меньше. Он там мыло иногда в душе терял. Мы с ним, случалось, в бассейн вместе ходили. Наконец Левин открыл рот и пробурчал:"А ко мне не приставал".
Много там ещё разного люду побывало. Будда Николаевич Аюшин, замдиректора Тинро, обаял нас как-то своим демократизмом и бурятским шармом. Наш начальник базы, был случай, заскочил с письмом на английском из Австралии. Там, так далеко, кто-то прослышал о наших деяниях, попросил опытом поделиться. Обычно начальник нас сторонился, с наукой у него было не очень.
После какого то очередного семинара по марикультуре, будущие академики Жирмунский А.В. и Касьянов В.Л., побывали тут по случаю, как и профессора ДВПИ Стоценко "Сей Сеич", Христофорова Н.К., московские "доценты с кандидатами" из МГУ и ВНИРО наведывались. Сотрудники ЮжНИРО и Института биологии южных морей из Керчи и Севастополя проводили тут целые сезоны. Никто из них не миновал Сашину чайную.
Нда, чай мы разнообразили не только разговорами. Галина Поликарпова, Люба Золотова, Нина Григорьева, реже Наталья Коновалова, местные cотрудники экспериментальной базы, несли сюда смородиновые листья, мяту, лепестки цветов шиповника, варенье клубничное, смородиновое, крыжовниковое, калину в сахаре, сушеный барбарис и всякую выпечку. Никто не любил быстрые чаепития. Нам всем хотелось поговорить. Рядом стояли бинокуляры с чашками Петри, в которых парились яйца и личинки всех культивируемых моллюсков. Грудились на полках банки с химикатами, на полу располагались батометры, глубиномеры, дночерпатели, висели на стене сетки планктонные, горели калькуляторы с большими цифрами и лежали развернутые журналы с таблицами данных. Когда чай заканчивался у всех хватало дел и вдохновения. Ни один день не проходил здесь зря, не взирая на то, сколько чая мы выпили и сколько разговоров наговорили. Отчеты, статьи, монографии теперь уже частично истлели, частично вошли в чьи то более поздние труды. Саму лабораторию новые времена сровняли с землей, люди упомянуые здесь выросли, созрели и достигли, каждый своего, а кое-кто нас уже и покинул навсегда. Вот, а пямять пока живет и еще на разные деяния тянет. Все еще хочется серьезные намерения воплотить в жизнь. Намерений то накопилось немеряно. Только "шагрень" сжимается неумолимо и потому хочется какойто временной провал в континиуме обнаружить и ускользнуть туда живым ради этих самых деяний.
Комментариев нет:
Отправить комментарий